ОЛЬГА МАНЬКО

Говорят, что драматургия — это профессия второй половины жизни, когда человек накопил опыт собственных конфликтов и понаблюдал за достаточным количеством конфликтов чужих. Вы успешный журналист. В какой момент публицистика и журналистика перестали закрывать Ваши потребности в авторском самовыражении?

Вряд ли можно говорить о том, что публицистика и журналистика стали заслоном для моего самовыражения. Кстати, слово «самовыражение» мне не очень нравится, от него веет нарциссизмом. Я работала редактором, автором и ведущей программ на телевидении, что достаточно близко к драматургии. По моим сценариям снимались, в том числе, постановочные телевизионные программы, в которых участвовали актёры. «Ничего из ничего не возникает», - говорили древние греки. Так что драматургия — логичное продолжение, но на более серьёзном уровне, а сложные задачи гораздо интереснее решать.

Каким был первый спектакль в Вашей жизни, давший чувство сопричастности к театру?

Сложный вопрос, театр всегда присутствовал в жизни. Невозможно выделить определённый спектакль, тем более, что в советские времена была форма «телевизионный спектакль», который создавали прекрасные режиссёры, где играли блестящие актёры. Родители выписывали журнал «Театр», где печатались пьесы наших и зарубежных авторов. Читался он с огромным интересом.

Отличается ли Ваш стиль и Ваша авторская интонация в публицистике и драматургии? Вы, как драматург, смелее журналиста или осмотрительнее?

Это как отпечатки пальцев, которые у нас всю жизнь одни. Если ты таков, то и будешь таков, что в журналистике, что в прозе, что в драматургии. И, безусловно, ответственность за каждое слово одинакова.

Долго ли Вы работаете над планом, идеей пьесы, прежде чем начать писать непосредственно диалоги?

Я не пишу план пьесы, не разрабатываю образы на бумаге в классическом понимании работы над пьесой. Основная работа — в голове. Сколько занимает это времени? По-разному, зависит от темы. Иногда несколько лет, иногда моментально возникает четкое понимание структуры пьесы, образы и характеры персонажей. Бывает и так, что в процессе работы над пьесой появляются новые герои. Так получилось в пьесе «Пепел».

«Пепел» меня удивил именно структурой. На первый взгляд, драматургический конфликт основан на приёме переписки. Однако к диалогу немецкой пары Вы добавили письма советских солдат. Как пришло такое решение?

Строки реальных писем немецких солдат, сохранившихся в качестве исторических документов, невозможно читать без содрогания. Вот цитата из письма солдата вермахта жене, в котором он говорит о подарке, высланном им с Восточного фронта маленькой дочери: «Голубая шерстяная кофточка тоже для нашей куколки. На кофточке пятна крови, но надеюсь, что ты сможешь их вывести. В полевых условиях мне трудно заниматься стиркой».

Или: «…мы сожгли деревню. Согнали всех жителей в большую избу, облили керосином и подожгли. Моя милая крошка, ты представить не можешь, насколько зрелище было завораживающим! Какой восторг оно вызвало у нас! Женщины выбрасывали из окон своих детей, но мы тут же их расстреливали. Русские свиньи визжали, как полоумные, а мы смеялись».

Это то, что за гранью не только человечности, но и разума. При использовании таких документальных текстов в пьесе возникла эмоциональная воронка, затягивающая зрителя в бездну. Тогда и возникла мысль, что необходимы письма наших советских солдат, их отцов, матерей, жён.

Посмотрите, сколько в них любви, тревоги за близких, надежды, веры в победу и любви к Родине: «Как я счастлива, мой любимый! Неповторимо. От тебя письмо! Первое почти за три месяца! Я знаю — ты писал. И часто. Но где они? На военных дорогах, они не нашли пути к моему сердцу. Как я их ждала! Как страстно ждут ваших писем солдатские жены и матери. В них видят они свет жизни своей».

Или письмо солдата семье: «Дорогая моя семья, пять ваших писем получил и всю ночь читал, по несколько раз каждое. Я так обрадовался, будто повидался с вами. Вы пишите в своих письма, и ты, Мотя, и ребята, что вы обо мне тревожитесь. Не надо. Сейчас нам всем надо быть крепкими. Хорошо, что вы все: матери, сестры, братья, родные и близкие — вместе с нами куете победу. Конечно, жаль погибнуть, но и в то же время я готов умереть, если смерть приблизит час победы, вы, мои родные, будете жить замечательно, будете о нас петь замечательные песни, будете с гордо поднятой головой и будете говорить, что ваш отец погиб честно в борьбе за Родину, за её освобождение».

Или письмо отца воюющему сыну: «Любезный наш сынок! Милая семья твоя вся подобру-поздорову, живёт дружно, а мы им во всём помогаем. Мать твоя молится за тебя. Твой старший из обувки вырос, а я ему свои сапоги отдал. Перебьёмся! И всё наладится. О нас не горюй. Вчера колхоз послал вам, фронту, слезами окроплённый наш хлебец. Воюйте, милые, спасайте Россию! Только Христом-Богом просим — береги себя, если это можно».

Как Вы относитесь к чисто документальному театру, вербатиму, где драматург ничего не добавляет к реальности? Ведь в «Пепле» после реальных писем в финале идёт текст художественный, написанный от лица убитого немецкого солдата. Получается сочетание документальных и художественных средств.

Это — логичное завершение пьесы. Никаких долгих раздумий не было. Насчёт вербатима или докудрамы скажу так: если они созданы талантливо и честно, то это здорово! Классический пример: художественный фильм «Броненосец «Потёмкин», снятый век назад (1925 г.) Сергеем Эйзенштейном. До сих пор его кадры воспринимаются как кинохроника исторических событий. Так работает талант. Поиск, эксперимент – прекрасно, но нужен и дар.

Работа с документальными источниками влияет на эмоциональное состояние. Как Вы восстанавливались, работая над «Пеплом»?

С письмами солдат вермахта и их жён было невероятно тяжело работать. Временами не могла заснуть ночью, настолько они задевали. Но у меня есть палочка-выручалочка: пьесы для детей. Тут совсем другой мир: светлый, радостный, дурашливый, где можно и пошалить, и быть серьезным. Они давали возможность переключаться.

У Вас есть ещё одна пьеса на военную тему, о которой хотелось бы поговорить. Это «Звёздочка». В этой пьесе удивляет образ Архипа, человека, ставшего предателем, но раскаявшегося и заплатившего за свои ошибки. Вы встречали таких людей в жизни? Верите в то, что человек может измениться, а не просто выйти на свободу после совершения преступления?

Пьеса «Звёздочка» возникла не на пустом месте. В музее я увидела фотографию мамы моей одноклассницы. Директор музея рассказала её историю. Понятно, что я писала пьесу, а не публицистику, поэтому допустила некоторый вымысел. Сама же история правдива.

Архип — неоднозначный персонаж, но не отрицательный герой. Он человек легкомысленный, не очень умный, поддавшийся немецкой пропаганде, желающий получить без усилий от жизни всё необходимое. Отсюда и его предательство. Когда же он сталкивается с реальностью, осознает, что принесли фашисты в его город, в его страну, то говорит: «Да разве об таком я думал? Теперь уж и не выкрутиться. Либо сам в петлю лезь, либо…» Через осознание, через покаяние Архип меняется, меняется его отношение к жизни.

Пьеса «Звёздочка» вышла в финал конкурса Гильдии Драматургов России «С любовью к Отчизне», была поставлена в Туапсинском театре юного зрителя.

Интересен Ваш опыт работы с театром Российской Армии над спектаклем «Серая зона»: довольны ли Вы результатом?

Расскажу историю появления пьесы «Серая зона». Несколько лет назад мне позвонил знакомый и попросил помочь его родственнице, которая жила в Луганской области, в серой зоне. Нужны были деньги на лекарства. Мы с друзьями собрали некоторую сумму и отправили.

Спустя время Анна Викторовна, имя героини я сохранила в пьесе, позвонила, чтобы поблагодарить за помощь. Я стала её расспрашивать, как она и её соседи выживали в серой зоне.

Пару лет наша беседа не выходила из головы, всё крутилась, крутилась… пока я не поняла: об этом надо писать. Сама пьеса была написана быстро. Рассказ Анны Викторовны лёг в основу «Серой зоны». Пьеса стала финалистом конкурса Национальной Ассоциации Драматургов.

С режиссёром Юлией Шульевой и актрисой Инной Серпокрыл я познакомилась перед премьерой в театре Российской Армии. С Инной вышел забавный разговор. Она сказала, что очень волнуется, так как это её первый опыт играть моноспектакль. Я ответила, что волнуюсь не меньше потому, что «Серая зона» — мой первый опыт написания монопьесы. Мы обе оказались дебютантками в определённом смысле.

Мне показалось, что несколько моментов из монолога при постановке были изъяты. Согласны ли Вы с этим решением?

Да, в данном случае согласна. Главное — результат, спектакль получился органичным, живым. Кроме того, что текст был сокращён, Инна Серпокрыл добавила в него свои детские воспоминания. Она родом из тех мест, для неё Донбасс — её любовь, её детство, юность и сегодняшняя боль.

Когда в спектакле я услышала и увидела то, что сделала Инна, это вызвало восторг, настолько она была искренна. Инне я бесконечно благодарна за её воспоминания, ставшие частью спектакля.

Вот один из отзывов, размещённый на сайте театра Российской армии: «Этот спектакль поставлен в нужное время и в нужном месте. Многие театральные площадки Москвы не ставят пьесы про Специальную Военную Операцию на Украине, а главный армейский театр поставил и произвёл фурор. Отдельные слова благодарности заслуженной артистке РФ Инне Серпокрыл! Она бесподобна. Её монолог с залом заставляет пустить скупую, мужскую слезу. Браво!»

После премьеры зрители подходили, делились мнением. Я смотрела на них и думала, что так может сопереживать только русская душа, для которой нет чужой боли.

Была также постановка этой пьесы в театре Балтийского флота. Недавно со мной связалась режиссер театральной студии из Воронежской области. Будучи в Москве, она побывала в театре Российской Армии и загорелась поставить «Серую зону». Нашла меня, написала, и я, конечно, дала разрешение. Теперь жду с нетерпением выхода спектакля.

Когда читала Ваши пьесы, возникало множество ассоциаций с современными произведениями: пьеса «У меня есть надежда» — фильм «Лиля навсегда», пьеса «Пепел» — фильм «Зона интересов» и роман «Благоволительницы». На мой взгляд, Ваш стиль выгодно отличается от авторов, которые пишут «на старых дрожжах», то есть исключительно в традициях русской и, в частности, советской литературы, драматургии. Вы более современны по звучанию.

В любом времени появляются новые формы. Иногда весьма удачные, иногда — нет. Новое не всегда прекрасно, хотя бывает интересно, удачно и талантливо. Себя не считаю автором, оторванным от советской литературы и драматургии. Я родом из Страны Советов, это моё. Так же, как и российское искусство. Мы все, наши судьбы, миропонимание, мироощущение, — продолжение истории нашей страны, её культуры, искусства.

Ваши ассоциации к моим пьесам я оценить не могу. Во-первых, не имею права, во-вторых, как мне кажется, в подобных оценках присутствует субъективизм. У Вас такие ассоциации, у другого человека другие, а у меня их вообще нет. Я просто пишу то, что мне интересно, трогает, волнует или забавляет. Люблю пошалить в своих пьесах. Однако это относится к комедийному жанру и пьесам для детей.

Должна сказать, что мне нравятся пьесы, созданные на «старых дрожжах». Разве устарели драматурги тех времён? Григорий Горин, Александр Володин, Алексей Арбузов и другие авторы сегодня вполне современны. А Островский, Бернард Шоу, Мольер или Чехов —неужели они антиквариат? Нет, они современны.

Человек всегда есть человек со всеми своими достоинствами и недостатками, именно о человеке пишут драматурги.

Может ли актёрская игра компенсировать слабость драматургии? За что, на Ваш взгляд, зрители начинают любить историю? За конфликт или за образы героев?

Полагаю, что единение всего: и материал, и режиссерская работа, и актёрское мастерство, и искренность, — приводят к зрительскому успеху. Нельзя редиску положить в хрустальную вазу и убеждать всех, что перед нами роза. Зрители очень тонко чувствуют фальшь, что в самой пьесе, что в актёрской игре.

На одном из фестивалей, где свои постановки показывали не только взрослые театральные коллективы, но детские, жюри никак не могло определиться с Гран-при фестиваля. Не дотягивали спектакли. Остался последний просмотр, выступал школьный театр. Никто ничего не ждал от него, но режиссёр взял прекрасный драматургический материал, ребята от 8 до 17 лет играли настолько талантливо, правдиво и с полной самоотдачей, что у взрослых людей текли слезы. Все забыли, что на сцене школьники.

На этом фестивале я была членом жюри и помню, что по окончанию спектакля сначала в зале возникла полнейшая тишина, а затем зал взорвался аплодисментами. Полагаю, что ответила на ваш вопрос.

Если бы Вам как драматургу предложили организовать свою драматургическую лабораторию: где бы она прошла, и какую тему Вы бы выбрали?

Я не стала бы её организовывать. Моё дело писать, а не учить. Хотя с удовольствием сама принимаю участие в лабораториях, когда приглашают.

К сожалению, сейчас практика совместной работы режиссёров и драматургов ушла. За всё время мне единожды посчастливилось сотрудничать с режиссёром. Возникла необходимость доработать пьесу «Звёздочка» под труппу Туапсинского театра юного зрителя, и я очень благодарна главному режиссёру театра Илье Гредневу за сотрудничество. Он позволил увидеть пьесу глазами режиссёра, что крайне важно для автора.

Встречала информацию про Ваши планы написать пьесу о «Русской весне» по рассказам очевидцев и участников событий 2014 года. Как идёт работа?

Планы такие есть, даже начала писать, но осталась недовольна результатом. Слишком обширный материал, а у театра свои законы. Пока думаю, как это сделать.

Какая из двух версий пословицы: «И один в поле воин», «Один в поле не воин» Вам ближе?

И один в поле воин!

Тексты Ольги Манько доступны здесь.